Обычно Грабин оставлял письмо на столе, в бумагах. В случае провала можно было сделать вид, что оно случайно затерялось. Подобное происшествие могли истолковать как халатность. Но возникала опасность, что кто-нибудь из сотрудников нечаянно наткнется на письмо.

Однажды в отдел вошел сторож, что он делал весьма редко, и попросил чайник. Это был сигнал: надо встретиться. Подождав несколько минут, Грабин прихватил пачку бумаг и направился вслед за сторожем.

— Надо завтра сорвать отправку почты, — передал тот.

— Всей почты?

— Да.

— Это невозможно.

— Это необходимо.

Последнее время обязанностью Грабина была доставка почты к поезду. В работе он был пунктуален, никогда не опаздывал, все делал аккуратно. Почтмейстер не раз хвалил его. Чем же он объяснит такое происшествие, какого не было ни разу за всю службу? И как он сможет выполнить партийное поручение? Ведь все знают время отъезда почтовой повозки, всем известно, когда отправляется поезд.

Решил сыграть на своей аккуратности. Первую же партию почты, поступившую из отдела, забраковал: неправильно запакована. Вторую тоже пришлось вернуть: была обнаружена ошибка в квитанции. Потом сам пошел к помощнику почтмейстера, пожаловался — не могу, мол, своевременно выехать. Тот вызвал начальника отдела, сделал ему замечание. Наконец, когда стало уже ясно, что на вокзал не успеть, заторопился, начал подгонять ямщика. А в душе росла тревога: вдруг поезд задержался, что порою случалось. Тогда все усилия пойдут насмарку. Но опасения были напрасными.

— Я служу больше двадцати лет, — испуганно твердил начальник железнодорожного почтового отделения, — но такого, чтобы почта не поспела на поезд, не помню. Вам, молодой человек, придется держать ответ.

Грабин попытался уговорить его принять груз и сохранить до следующего дня, тот в ответ испуганно замахал руками:

— Нет, нет, я жить хочу. Вези свою почту назад.

Вернувшись, Грабин дрожащим голосом доложил помощнику почтмейстера о невероятном происшествии. Тот с минуту стоял безмолвно, будто его ударило громом, потом заспешил с докладом к почтмейстеру. Разговор был долгий, и все время Василий ждал, что вот-вот в контору войдут контрразведчики, чтобы арестовать его. Но, видимо, начальство решило не поднимать шума. Дело не шуточное, а они сами несут ответственность за порядок и дисциплину. Однако почтмейстер все же вызвал Грабина и сухо приказал:

— Напишите объяснение. Пошлем донесение в округ.

По виду почтмейстера было видно, что до контрразведки дело не дойдет. Грабин медленно вышел из конторы, делая вид, что переживает случившееся. А на душе было радостно: задание партии большевиков выполнено.

По пути домой завернул на улицу Красную, прошел мимо карты, вывешенной белогвардейцами. Последнее время он стал чаще заглядывать туда. Разноцветный шнур, чуть не задавивший Советскую Республику, с каждым днем все больше отодвигался от Москвы, скользил по карте вниз. Иногда, правда, он возле какого-то населенного пункта задерживался, но под напором невидимой на карте силы отодвигался еще ниже.

Грабин с гордостью сознавал, что и он стал частичкой той великой силы, которая очищает русскую землю.

История с геометрией

Нить воспоминаний неожиданно оборвалась. И причиной был не резкий поворот машины или громкий звук, а наступившая вдруг тишина. Пушечные выстрелы прекратились, что сразу же насторожило Грабина. Десятки раз он участвовал в испытаниях, и каждый случай, когда пушка замолкала, заставлял сжиматься его сердце. Такие заминки всегда были связаны с отказами или неисправностями, над чем потом приходилось биться месяцами.

Увидев на испытательной площадке людей, столпившихся возле орудия, Грабин тронул водителя за плечо:

— Подъедем к ним.

Пушка стояла в неестественном положении, чуть наклонившись в сторону. Одна станина была погнута и издали напоминала поджатую человеческую ногу.

Поздоровавшись с руководителем испытаний и конструкторами, Василий Гаврилович обошел пушку со всех сторон, внимательно, будто прицеливаясь, осмотрел из-под густых нависших бровей место повреждения.

— Левая станина выдержала, — пояснил ведущий конструктор, — а когда стали стрелять на левых углах поворота…

— У нас такая же штука с дивизионкой вышла, — заговорил Грабин, задумчиво морща лоб. — Проверьте расчеты. Тут геометрия с арифметикой не всегда сходятся.

Наклонившись над предусмотрительно раскрытой папкой, Василий Гаврилович постучал указательным пальцем по колонке цифр:

— Проверьте еще раз прочностные характеристики. Видимо, придется станины усилить. Но вы не волнуйтесь, больших изменений не потребуется.

И все время потом, что бы ни делал Грабин на полигоне, с кем бы ни говорил, мысленно он возвращался в прошлое, в свою молодость, когда впервые познавал азы науки…

Грамматика, арифметика и другие предметы, которые Василий изучал на дому у Кер-Оглы, на общеобразовательных курсах давались легко. Хуже было с геометрией. Ее приходилось брать штурмом, надеясь на память, заучивая наизусть целые теоремы.

Преподавал геометрию старичок желчный и высокомерный. Ошибки учащихся его не огорчали, а радовали. Это был повод для острот и насмешек. Он, не стесняясь, давал обидные прозвища, мог грубо оборвать стоявшего у доски, посадить на место или выгнать с урока.

На этот раз Гафклид, как между собой учащиеся звали занудливого учителя, нарисовал на доске геометрическую фигуру и, заглянув в журнал, пропел:

— Э-э, Грабин. Докажите равенство углов А и С.

Василий начал излагать доказательство, но успел написать лишь несколько уравнений. Гафклид перебил его:

— Э-э, что вы малюете? Что за ерунда? Не знаете, э-э, скажите сразу, не отнимайте время у других.

Грабин растерянно стоял у доски. Что случилось? Ведь только вчера вечером он повторил эту самую теорему, выучил весь ход доказательств.

— Если не хотите учиться, то не занимайте место, — гремел учитель.

Грабина будто обдало кипятком. Всю жизнь он стремится к знаниям, не знает отдыха, занимаясь вечерами, после работы, а его обвиняют в нерадивости.

— Да чтобы я без желания… Да как вы можете, — сбиваясь, попытался возразить он.

— Э-э, да он еще и грубит. Больше можете не приходить на мой урок. Без вас как-нибудь обойдемся.

Злость, обида, чувство бессилия — все смешалось в душе Грабина. Но постепенно пришло отрезвление. Можно, конечно, поддаться малодушию, бросить учебу. Но кто от этого проиграет? Он сам, а не Гафклид. И если не по форме, то по содержанию своих претензий учитель прав. Твердых знаний нет. Значит, есть один выход: налечь на геометрию и своей настойчивостью заставить Гафклида изменить мнение о себе.

Дома Василий засел за учебник и вскоре понял допущенную ошибку. Он заучил теорему, как первоклассник заучивает стихотворение. Знает слова, произносит их с выражением, а смысла не понимает. То ли умышленно, то ли случайно учитель, нарисовав на доске фигуру, буквенные обозначения расставил не так, как они обозначены в учебнике. Грабин же в спешке начал воспроизводить доказательство, как оно изложено в книге. Его теорема не имела ничего общего с чертежом.

Несколько дней, а точнее ночей, Грабин упрямо учил геометрию. Вырезав из газетной бумаги различные фигуры, он соединял и разъединял их, строил новые, мысленно старался сопоставить их, понять сущность соотношения сторон и углов. Обнаружилась интересная закономерность: стоило ему постичь один общий принцип, как целая группа теорем начинала решаться проще и быстрее.

На очередное занятие по геометрии Грабин шел, будто солдат в штыковую атаку. Он был во всеоружии, но не знал, как поведет себя противник. Гафклид, отличавшийся злопамятностью, мог запросто выгнать с урока. Но учитель, внимательно посмотрев на Василия, сразу понял, что тот рвется в бой. Он не мог отказать себе в удовольствии еще раз поиздеваться над незадачливым и упрямым учеником. Ткнув в Грабина пальцем, Гафклид пропел: